Падение

Поезд дальнего следования прибыл на станцию с наступлением сумерек. Мы вошли в плацкартный вагон и стали искать свободные места. Откуда-то сбоку послышался голос, который произнес: «Сюда садитесь». Я взглянула в сторону говорившего. Это был крупный загорелый мужчина с пламенеющим взглядом черных глаз. Он сидел у окна на нижней полке, вытянув длинные ноги вдоль постеленного матраса, но заметив нашу готовность присесть, стремительно опустил ноги на пол. Напротив него на краешке скамьи расположился полноватый мужчина и застенчиво улыбался. Вдруг он встал, уступая мне свое место.

Вначале темноглазый спутник молча смотрел в окно. Лицо его было нервным и оттого подвижным, чего нельзя было сказать о его глазах: они смотрели в одну точку. Постепенно завязался разговор, и этот человек со странным взглядом поведал мне, что он – майор, служит во внутренних войсках, что вся его жизнь проходит в горячих точках, вот только недавно он прибыл из Чечни. Мирная жизнь ему кажется химерой, а война – единственным местом, где стоит существовать. Потому что известно, что вон там – враг, и его надо убивать. Войну развязали политики, и он их презирает. Они-то знают, чего хотят, а на фронте гибнут ни в чем не повинные парни.

Я спросила, если он презирает людей, начавших боевые действия, чем же тогда объясняется его симпатия к войне, ведь, по его же словам, на войне убивают. Он низко нагнул голову. Его шевелюра свесилась над приоконным столиком, он запустил в нее руку и досадливо поморщился:
– То-то и оно. Трудно объяснить. Будем считать, что война для меня – единственный способ разбогатеть. Если в мирной жизни я кого-нибудь кончу, меня будут судить, а там я даже деньги за это получу. Но я все время боюсь, что кого-нибудь здесь укокошу. Это как пить дать. Столько развелось сволочей, дышать нечем. Так что, для меня разницы нет, где убивать. Там – сволочи, здесь – тоже.
Он замолчал. На его лицо набежала тень. В вагоне установилась тишина, за окном размеренно стучали колеса. Вдруг рядом, с верхней боковой полки, кто-то или что-то шмякнулось на пол. Это был маленький, пьяненький мужичок. Он встал, бормоча и морщась, погладил бока и снова вскарабкался наверх. Между тем мой собеседник продолжал:
– Те сволочи – головы рубят ни в чем не повинным людям. Эти – посылают на смерть за свою, пардон, гнилую идею, молодых, необстрелянных ребят. Этих же ребят они выставляют на разборки, защищать свое имущество и власть. К ним в услужение я не пойду. Я смотрела на его разгоряченное лицо, на котором с неимоверной быстротой одни чувства сменялись другими. Глаза его сверкали, губы кривились, гортань хрипло выплевывала отрывистые слова. Пальцы с силой сжимали угол стола.
Я осторожно произнесла:
– Мне кажется, вы просто запутались в своих мыслях. Только что вы сказали, что война вас кормит. Так может быть, война – это то единственное, что вы умеете делать? И убивая там, вы целитесь в тех людей, которые раздражают вас здесь, в мирной жизни?
Он молча смотрел в окно, где, высвеченные огнями поезда, чередой проносились деревья. Вдруг перевел взгляд на меня и посмотрел прямо в глаза, отчего по спине побежали мурашки. Внезапно он встал и пошел вперед по проходу. Его не было с полчаса. За это время пьяненький гражданин успел дважды свалиться с верхней полки.
Наконец, майор появился в проеме двери купе и рассеянно произнес:
– Хотел уговорить проводницу, чтобы позволила ехать дальше. Но… Стремительно присев, он схватил мою руку и прижался к ней губами:
– Прощайте, – резко повернулся и вышел. За окном уже мелькали дома большого города. А между тем пьяненький, маленький человечек снова грохнулся с полки.

Немая сцена (окончание)

3

Костя стоял напротив лестницы в фойе института и невесело раздумывал, идти или не идти на последнюю лекцию, промолчать или покаяться в том, что тогда он нагрубил Евдокии Петровне, сознаться или все пустить на самотек? Быть или не быть?.. Прав был Гамлет, это очень трудноразрешимый вопрос.
И тут он увидел ЕЕ. Она медленно летела над ступеньками, и, казалось, что она не спускается по лесенке, а парит в воздухе где-то под потолком. «Боже, это ОНА! Стройная, светловолосая, невесомая... Настолько непохожая на остальных. Чем? Взглядом... Или это у меня галлюцинация? Невыспавшийся хам! Впрочем, если бы я им был, то спал бы спокойно».
Она, улыбаясь, разговаривала о чем-то с подругами, попрощалась и пошла к выходу, украдкой взглянув на Костю. Ноги сами пошли за ней. «Что я делаю? Ну, ничего. Это даже лучше, вопрос решится сам собой». Он упрямо шел за нею следом, не отставая ни на шаг. Вдруг она остановилась, резко повернулась, и они оказались лицом к лицу.
- Ну, что тебе надо? – девушка смотрела на него смеющимися глазами, но, увидев испуганный и озабоченный чем-то взгляд Кости, забеспокоилась:
- Ты кто? Почему идешь за мной?
- Не прогоняй меня, - попросил Костя и потом, словно нырнул в воду: - Я – Костя. Ты мне очень нравишься.
- Ну, ты нахал, - засмеялась девушка.
- Нет, я не нахал. Я хороший. Правда, - полушутя-полусерьезно сказал Костя и был очень рад, что эта девушка правильно его поняла. Она просто рассмеялась веселым, заливистым смехом.
- Я не нахал. И теперь казню себя за то, что однажды позволил себе быть нахалом.
- Интересно. Расскажи.
- Как тебя зовут? - приободрился Костя.
- Софья. Соня.
- О! Как Ковалевскую. Ты, наверное, на математическом?
- Да, а ты на каком? Технарь?.. Да, ты хотел мне что-то рассказать.
- Да... Понимаешь, я недавно обидел, обозвал ни в чем не повинную женщину...
Они неспеша пошли рядом, негромко переговариваясь.
- Вот я и дома. Знаешь что, давай забежим ко мне. Я брошу сумку, поем, а ты мне тем временем дорасскажешь эту историю. Когда у меня хорошее настроение, я всегда хочу есть, - и она опять засмеялась.
- Ты здесь живешь?
- Да, заходи, - произнесла Соня, открыв дверь в квартиру. – Мам, ты дома?
- Да, проходи, я сейчас, - донеслось откуда-то из кухни.
- Мам, я не одна.
- Я не помню, когда ты была одна, - сказал все тот же голос.
- Костя, ты пока проходи в мою комнату, - сказала Соня и исчезла в проеме двери кухни, откуда только что звучал голос.
Костя вошел в комнату, где стояли фортепиано, стол, кровать, вдоль стен располагались книжные полки, на полу лежал палас, а посреди комнаты – роскошное кресло, в которое он осторожно присел, а получилось, что рухнул, и которое сразу же обволокло его своей надежностью. «Так бы и сидел вечность, - подумал он и от удовольствия закрыл глаза. – Это мне снится. Такая красивая девушка не только обратила на меня внимание, но и позвала к себе домой», - душа его ликовала. «Почему мне с ней так легко и радостно? Потому, наверное, что с ней я такой, какой есть... Вот где ответ на извечный вопрос Гамлета: «Быть или не быть?» Быть и только быть! Быть самим собою! Вот Истина! Это ответ и Гамлету, и Фаусту в познании нужной ему истины и мне, доморощенному хаму, - он засмеялся вслух. – Мне пора перестать ловить ртом воздух в общении с такими субъектами, как Дылда и Андрон. Стыдно вспомнить... Нужно было вначале извиниться – чемодан был действительно грязным, а потом врезать Андрону промеж глаз... Правда, он сильнее... Все равно – врезать! Можно словом, неважно. И совсем необязательно драться. Пушкин, например, всего несколькими словами мог уничтожить человека, оскорбившего его. И вообще... Надо зарыть свой страх на глубину трех метров. Все мы боимся, и всех мы боимся... Что сказал Гете устами Фауста? Он сказал замечательные слова: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой». А люди... Они ведь не слепые, и если они умны, воспитаны, умеют отличать добро от зла, совершенно ясно, на чьей они стороне». Раздался звонок в дверь. В коридоре послышались шаги, женские голоса, возгласы.
- Не скучаешь? Заглянула в комнату Соня. – Там бабушка пришла... Слушай, может, ты есть хочешь? Погоди, я сейчас все устрою. Только пошепчусь с ней.
Косте стало на удивление неловко в этом шикарном кресле, казалось, оно выталкивает его, не дает спрятаться с головой и ногами, свернувшись клубочком: «Что со мной? Почему я беспокоюсь?»
Он встал, приоткрыл дверь. В конце коридора стояла Соня, уткнувшись в плечо... маленькой сухонькой женщины с седыми волосами и добрыми глазами, которая говорила что-то Соне и ласково гладила ее по голове. «Немая сцена. И действующее лицо – я... Да, Гоголь мог предсказывать такие ситуации...», - и Костя, вобрав в легкие больше воздуха, вышел в коридор: - Здравствуйте! Три женщины повернули головы на неожиданно прозвучавший голос.  

Немая сцена (продолжение)

2

Подражая Андрону, Костя, войдя в аудиторию, презрительно окинул всех взглядом, бросил сумку рядом с собой и небрежно навалился на спинку стула:
- Эй, ты! Какой сейчас урок? «Право»? Прозвенел звонок. В аудиторию вошла... пожилая маленькая женщина с седыми волосами. Костя обомлел, и вдруг почувствовал, как краска заливает его лицо. У него горели не только щеки, шея и уши, но, казалось, и кончики волос тоже. Он не знал, куда ему деться, и пока шла перекличка, все пытался спрятать голову под парту, но сообразил, что это смешно, ведь идет знакомство с преподавателем – деканом юридического факультета. И вот раздалось:
- Костя Рябов! Костя алел, стоя на ватных ногах. Евдокия Петровна – так звали преподавательницу – молча смотрела на краснеющего студента. Потом сказала:
- Нужно говорить громче. Садитесь. Кира Стукалова!
До конца лекции Костя был сам не свой. Мысли бились в мозгу, не принося облегчения: «Узнала или нет? Погоди! Вроде она меня не видела, я стоял к ней почти что спиной. Но если не видела, то все равно узнала меня по голосу. Или нет? Да нет, конечно. Абсурд! Разве можно знать голос по одной букве «Я»?
Почти что больным Костя вернулся в общежитие, расправил постель, лег лицом к стене и, укрывшись с головой одеялом, пролежал до самого вечера. На окрики ребят и хамоватые выпады Андрона не отвечал. Тот пытался повернуть его лицом к себе, но в ответ получил пинок в грудь, на что недоуменно приподнял брови и на всякий случай в раздумье произнес: - Допрыгаешься, козлик...

Ночью Косте никто не мешал думать: «Ну и кретин же я! Додумался, наглым хотел показаться. А если разобраться, кого она греет, эта наглость? Хорошо ли Андрону оттого, что он по-другому не умеет, не обучен. А может, он просто дурак? Что ума не хватает – это точно. Горе от ума, а без ума тем более – горе... В последнее время хамовитость стала... клонироваться. Получается, что мы, люди, в своем развитии идем не вперед, а откатываемся назад...»
Костя лежал в темноте напротив окна, смотрел в звездное небо и вспоминал свои беседы с бабушкой. Она говорила: «В нашей жизни много Молчалиных и гораздо меньше Чацких. Характер Молчалиных несколько изменился, они уже не так угодливы. Они сами вот-вот станут господами. Но в основном они все те же и всячески стараются приспособиться к жизни. Но отнюдь не изменить ее. А людей по-настоящему грамотных, понимающих, что именно сегодня происходит, готовых направить людей на истинный путь, на путь созидания, но не разрушения, таких людей, увы, мало».
Костя перевернулся на спину: «Когда-то жил Фауст – герой древней легенды. И он познал истину... Ага, теперь понятно, почему у них там, на Западе, люди живут как люди. Потому что они ее знают, истину. Им Фауст подсказал».

И парень неожиданно рассмеялся: «Сказал бы по секрету русскому Ивану, в чьи карманы утекают деньги, почему их нет, куда они исчезли, отчего законы не действуют, на каком основании в очередной раз попирают Конституцию... Но вот что особенно страшно: среди нас появился еще один тип людей – пошлый, жестокий хам с бесцветными глазами, наподобие Андрона. Ведь кем он себя окружил? Шестерками и хлюпиками, которые смотрят ему прямо в рот. Этого мне что ли надо? Нет... Я боюсь, что «достанут», а так – нахамил и вроде легче, сразу отстали. Закон джунглей. Так мы все скоро дойдем до того, что каждая «обезьяна» усядется на свое дерево, будет устрашающе скалить зубы и в такт бить хвостом по веткам... Отчего это? Видимо, от потери идеалов. И оттого еще, что кто-то наживается за счет других людей. Поэтому в воздухе витают горечь, раздражение. Мы вырастаем в атмосфере злобы, ожесточения, и получается, что у целого поколения нет ничего, кроме идеи – «где взять деньги». Во всяком случае, нельзя терять человеческий облик. Это очевидно. По крайней мере, для меня».
(окончание следует)

Немая сцена (отрывок из рассказа)

Немая сцена  

Костя стоял на площадке трамвая и весело смотрел в окно, за которым мелькали дома со старыми названиями магазинов – новые «хозяева жизни», казалось, не спешили менять вывески. На его улыбающемся нервном лице было написано: «Прошу прощения, но мне сегодня хорошо, вы уж меня извините». Костя поступил в институт, и этим был безмерно счастлив. Сегодня первый день учебы, и сейчас он едет на занятия. Подумал, как обрадуется бабушка, когда узнает, что он теперь студент.

И тут он вспомнил о родителях, и тень набежала на его лицо. Какие они все-таки разные люди, его родители! Если мама говорила «да», то папа обязательно отвечал «нет», и наоборот. Даже бабушка, Вера Николаевна, работавшая в школе учителем литературы, наблюдая это, досадливо морщилась и с грустью в глазах безнадежно махала рукой в сторону супругов: «Учись, Костюша, у классиков, они худому не научат. И попробуй воспринимать их так, как если бы они жили в наше время. Ты подумай, они потому и классики, что всегда современны. Природа людей неизменна: у них всегда были достоинства и недостатки. Прочитав какую-то вещь, обдумай образ и делай для себя вывод. Ну, договорились?» И бабушка опять уезжала к себе домой, в другой город.

Ночами, лежа в постели после очередной «битвы», он с неприязнью думал о родителях: «Почему они такие? У отца на уме одни деньги, у матери – музыка. И впрямь, видимо, все дело в том, что у них совершенно разные взгляды на жизнь. Ну, и молчали бы тогда! Нет, им надо все вынести на люди. Им надо зрителей. То бишь, меня. Отец хочет научить меня практичности в жизни, мать – приобщить к искусству. Да не то мне сейчас нужно, не то. Мне нужно знать, прав ли был Дылда, когда уложил с одного удара Пашку, а потом уселся на него сверху и еще попрыгал на нем, выпендриваясь перед девчонками. Прав ли он, унижая слабого за то, что тот позволил себе с ним не согласиться? Почему девчонки смеялись над Пашкой, а Дылду парни даже зауважали? Получается, кто сильнее, тот и прав? И прав тот, у кого больше прав?

Но разве моим родителям задашь такие вопросы? Они друг с другом разобраться не могут». Он всегда понимал, чувствовал что ли, когда в доме начинает «накаляться атмосфера», и всякий раз при этом пытался быть «громоотводом». Но получалось еще хуже: теперь обвинения сыпались через него. Родители теперь орали не друг на друга, а на него: «Скажи своей матери...» и «Скажи своему отцу», а он врал им: «Пап, мам, да я все понял!» А однажды вдруг не выдержал, да как грохнет об пол хрустальную вазу! И закричал: «Почему вы такие эгоисты? Когда перестанете мучить меня?» Родители внезапно замолчали, мама опустилась на табурет, закрыла глаза руками и зарыдала. Отец опешил, и постояв на месте, молча ушел в свою комнату.

С этого времени все переменилось. Скандалов больше не было. Была тишина. Гробовая. За ужином молчали, потом уходили каждый в свою комнату. «Скорее бы каникулы, да уехать к бабе Вере на лето. Там хоть не так сытно, но зато дышится легко». И Костя вспомнил, как они вечерами сидели с бабушкой при свете ночника и беседовали обо всем на свете.

У «Цирка» в трамвай вошло много людей. Костю прижали к окну, и настроение у него отчего-то испортилось. Вдобавок он вспомнил своего соседа по койке в общежитии, его наглый, замороженный взгляд и его реакцию на появление Кости. Тогда он, войдя в комнату, радостно поздоровался: «Здорово, мужики!» - и неловко поставил свой дорожный чемодан на первую от двери койку. Андрон – так звали соседа, пристально глядя на вошедшего парня, подошел к кровати и, не отрывая взгляда от Костиного лица, сбросил чемодан на пол и шепотом процедил: «Ты не в стайку вошел, козел...»

Костя до сих пор помнит, каким униженным он тогда себя почувствовал, и даже теперь ощутил физическую боль во всем теле. Ноги налились свинцом и обмякли. Андрон был второгодником и этим очень гордился. В свое оправдание он рассказывал об учителях института откуда-то раздобытые им подробности их интимной жизни: «Старая калоша, а туда же...», «Из него песок сыплется, а ему все надо...» Уткнувшись носом в стекло, Костя посмотрел на убегающие вдаль рельсы: «Наверно, в наше время для того, чтобы выжить, нужно быть именно таким, как Андрон. Да, боюсь, что это правда. Только в этом случае я добьюсь уважения или хотя бы того, чтобы не трогали. Наглость как предупреждение: этого руками не трогать, пальцы пообкусает».

И как только он это подумал, ему отчего-то стало легко: «В нашем маленьком городе я, конечно, не мог себе этого позволить. Там все меня знают. Ну, не меня, так моих родителей. И если бы я чего-то там себе позволил, то это значило бы, что об этом назавтра узнали бы в семье. А зачем мне еще и эти проблемы?» Костя глубоко вздохнул и пошевелил локтями. Справа от него стояла седовласая пожилая женщина, сухонькая, со спокойным, сосредоточенным лицом, в строгом черном костюме. Поглядывая на нее, до этой минуты он стоял смирно, потому что его локти находились прямо у ее лица. И когда он пошевелился, она попросила: «Молодой человек, пожалуйста, осторожнее!» Костя, не поворачивая головы, решил опробовать вновь принятый им метод общения:
- А тебе, старая калоша, вообще бы дома сидеть, да подметать за собой песочек. После этих впервые произнесенных им хамских слов у него неожиданно застучало в висках, он боялся реакции окружающих его людей. Но никто не проронил ни слова. Только показалось, отодвинулись от него, чего невозможно было сделать в такой тесноте.
«Скушали», - вначале с удивлением, потом с какой-то невеселой радостью подумал Костя.  

На встречу с историей

Божья благодать

Монотонно гудит моторка. Волна ударяет о борт лодки, разбиваясь на сотни зеленоватых частиц. Я крепко прижимаю к себе восьмилетнего сынишку, который, сев в лодку, моментально изменился. Это уже не тот подвижный, озорной ребенок, каким был на берегу. Теперь он сидит тихо и неосознанно придвигается ко мне. Глаза гипнотически прикованы к воде, в них сквозит любопытство и страх. Мы идем по самому большому озеру в округе – Аяцкому – и оно воспринимается им как море.

Вдалеке, где небо соединяется с водной гладью, вдруг показалась косматая черная туча и стремительно поползла на нас. Моя взрослая дочь, сидевшая на носу лодки, повернула ко мне встревоженное лицо: навстречу нам катились огромные пенистые волны.

- Переждем в протоке! – донеслось до меня сквозь шум волн и мотора. Мы повернули налево, чтобы спрятаться в камыше. Но совсем рядом, метрах в пяти от нас, из воды торчали камни! Наш капитан, чертыхнувшись, резко повернул руль вправо, зачерпнув бортом волну. Мотор заглох, и нас с трудом удалось поставить посудину по ветру, чтобы ее не перевернуло. Я смотрю на сынишку: бледное лицо, посиневшие пальчики, крепко ухватившиеся за меня. Во взгляде испуг и… жажда приключений.

– Посмотрим, есть ли проход между островом Красным и левым берегом, не закрыт ли он плавающими островами, – кричит нам рулевой. С горем пополам завели мотор и, осторожно объезжая торчащие из воды камни, приблизились к маленькому участку суши, сплошь покрытому непонятной растительностью сферически-округлой формы. Внезапно ветер стих.

Наши взоры устремились навстречу величественно надвигающемуся загадочному острову. Лучи солнца, пробивая тучи, серебристыми ленточками прикасаются к макушкам деревьев. Кажется, что по этим светящимся дорожкам спускаются на землю небесные ангелы, чтобы творить чудеса. Сам остров своим контуром напоминал церковь. Его куполообразная листвяная шапка по-осеннему разноцветно переливалась в золотистом свете. Насилу найдя протоку, мы свернули по ней к берегу. Долго петляли, застревая в плавающих кочках и запутываясь во множестве белых и желтых лилий.

Но вот впереди замаячил травяной берег. Но что это? Я не могу выйти из лодки, потому что не чувствую под собой твердого грунта: почва качается под ногами. По утопающим в воде дощечкам добираемся до избушки, бросаем вещи, оглядываемся на показавшийся недосягаемым остров. А под ногами, на пожелтевшем невысоком мху алеют продолговатые крупные бусинки – клюква. Ни дать, ни взять:

Лето красное гуляло.
Красны бусы потеряло.
Мы присядем, вчетвером
Эти бусы соберем.

Прошло совсем немного времени, и мы уже расхаживали по трясине, словно по асфальту. Оказывается, по болоту можно не только бродить по колено в воде, но и бегать наперегонки. Правда, становится не до шуток, когда вдруг проваливаешься и, потеряв под собой опору, начинаешь хвататься за что попало.

Только к вечеру мы собрались на Красный остров. Теперь мы приближались к нему с другой стороны, и опять он светился на солнце, играя красноватыми красками. Причалили. Привязали лодку. Я стою и от восторга не могу дышать. Остров зрительно наполнен воздухом. Как одуванчик устремил ввысь свои невесомые парашюты: на этом маленьком клочке земли растут одни липы, и их полукруглые кроны рвутся вверх пожелтевшими абажурами. А что там за камни на берегу? Чудно! Большое каменное плато, окаймленное полуовальной ступенькой, которая как бы спускается на трибуны сказочного амфитеатра. Словно бы здесь проходили собрания античных богов, которые спустились с неба по золоченой лесенке солнечного луча. Но что там, дальше?.. Боже мой! Передо мной стоит пикой рассекающая небо многовековая лиственница, в два обхвата шириной, стройная, высокая, но… наполовину сожженная у основания. Она стоит, не шелохнувшись, и, словно назло всем невзгодам, корнями крепко обхватывая землю, гордо направляя свой взор к небу.

Не отрывая от нее сочувственного взгляда, обхожу униженное, но не сломленное живое изваяние, и… натыкаюсь на срубленное и растерзанное дерево. Пройдя дальше, вижу гору использованных емкостей из-под пищевых продуктов. А на берегу – следы пожарища, обгоревшие бревна и доски. Идиллии как не бывало. В сердце ворвалась тревога. Кажется, что из высокой травы смотрит на меня кто-то затаивший подлые мысли, и видя мое смятение, злорадно похохатывает и потирает руки. Я ощутила присутствие чьей-то злой воли. Стало жутко. И я поспешила к своим.

Как и наши острова – Молебный, Средний, Красный, Святой – вся Земля сегодня стонет от боли. Ее терзают атомными взрывами, корежат гусеницами, зарывают в нее радиоактивные отходы. Она должна носить на себе бандитов и убийц, позволять топтать себя подонкам и насильникам, вынуждена резать себя на дачные участки для воров в законе и при законе… И наше отношение к природе зеркальной стороной поворачивается к нам же самим.

Все дальше уходит наша лодка, все тоньше становятся деревья на острове Красном. Вот уже невозможно отличить стволы друг от друга, все смешалось в сплошном массиве. За островом садилось солнце, и с той стороны, сквозь шум мотора, явственно слышался прощальный звон колоколов…

Немного истории

Стояли когда-то три озера: Большое, Среднее и Малое, соединенные протоками. Человек решил слить их вместе и для этого построил дамбу. Возникла водная равнина, ушли на дно все низменности и заболоченные места, и открылся простор необозримый. Так в 1825 году образовалось Аятское озеро, которое по объему водной массы не имеет себе равных в предгорной полосе. Длина его 12 км, ширина – 6, площадь 30 кв. км. Глубина в среднем 4,2 м. Это – по данным 1960 года. Потом увеличивались размеры дамбы, а с ней – и озера. Озеро собирает воды с площади более 300 кв. км, в него впадают 10 болотных ручьев и речек, и, как всесильный родитель, оно отпускает в самостоятельную жизнь реку Аять.

При слиянии озер образовалось три острова. Первый на нашем пути остров – Молебный. Место красивейшее, высокое. До 1825 года сюда приходили молиться. Теперь остров используется как перевалочная база заготовки мха. Если посмотреть сверху, он буквально испещрен тропами, и повсюду видны следы костров. Та же картина и на следующем острове – Красном. И на Святом тоже. Я даже не сразу отыскала место раскопок, которые проводились здесь в 1960 году Уральской археологической экспедицией. Немногим раньше, а именно в 1956-м, в этих местах было обнаружено четыре древних поселения. Остров Святой – последний из обозначенных памятников. Первые два были обнаружены в устье реки Шайтанки и в 900 м к западу от него. Берег там низкий, заболоченный. В 50 м от берега, на небольшой поляне, заросшей крупным лесом, когда-то стояла охотничья избушка, от которой сохранился полусгнивший нижний венец.

На южном краю поляны заложили шурф и обнаружили черепки эпохи железа. Там же был найден развал печи или горна, который археологи определили как остатки литейного агрегата. Сошлись во мнении, что здесь, на стоянке «Шайтанка-2», имело место двойное заселение. Еще один пункт обитания древнейшего человека – мыс Березовский. Он представляет собой небольшой выступ берега, возвышающийся на пять метров над уровнем озера. С трех сторон омывается водой. Прибрежная часть заросла камышом и тростником, однако по сужающейся протоке путешественник может причалить к берегу и ступить на землю. В давние времена на берегу стояла избушка, сложенная из бревен. В канавке, тянущейся по ее периметру, находили осколки керамики. Раскопкам мешал огромный трухлявый пень. Его аккуратненько удалили и… обнаружили три топора. Находки относятся ко второму веку до нашей эры – этапу Горбуновской культуры.

Много раз я любовалась озером, но только с берега, с причала. А сегодня мы, наконец-то, смогли по нему прокатиться и посетить все названные острова, являющиеся когда-то поселением древних людей. Под гул моторки мы удаляемся от острова. Огромные парашюты паразивших нас деревьев зрительно сдуваются и остаётся просто лесной массив, который постепенно превращается в зелено-желтый пригорок на фоне водной глади. Спасибо остров за встречу с историей и... за испытанные эмоции!  

Морда... в шляпе

Только вчера Пашка вернулся из областного центра, где увлекательно провел свой отпуск, совершая всевозможные экскурсии, а вечерами читая приключенческие ковбойские романы, и уже сегодня ему нужно отправляться в ночную смену. Работа у него – не бей лежачего: охрана объекта. Для заочника, студента филфака, заканчивающего гуманитарный университет, пожалуй, в самый раз будет! И объект непыльный, вполне подходящий – мебельная фабрика.

Сегодняшний день у него прошел вполне продуктивно – целый роман прочитал и даже другой начал. А какой будет ночь? С хорошим автором за смену где только не побываешь, и Пашка ладонью погладил книгу, которая ярким пятном на фоне серой рубахи маячила у него из-под мышки.

В глазах высокого красивого парня мелькнул задорный огонек. Молодые крепкие ноги с легкостью передвигались в гору, к сторожке. Мир прекрасен и удивителен! Вот только... Внезапно смельчак приостановился, по лицу пробежала тень: «Только бы не Борька сегодня дежурил…»

Отогнав от себя хмурые мысли, вчерашний отпускник, загорелый, в шляпе с широкими полями, картинно загнутыми по бокам, точь в точь как у его любимого киноактера Клинта Иствуда, полный дерзостных мыслей и снисходительного высокомерия ко всему живущему на планете, подходил к сторожке, где на крыльце, выкуривая последнюю сигарету и при этом насмешливо щурясь, сидел сторож дневной смены, ехидный Борька-Борода.

Увидев приближающегося Пашку, он не спеша перехватил в руках папиросу, растопырил пальцы и нарочито-почтительно предложил: «Сигарету?» Не заметив никакой реакции, продолжил:
– Ну, что же ты, Америка? – и сложив губы трубочкой, выпустил струю дыма «ковбою» прямо в лицо, после чего с преувеличенной серьезностью уставился на Пашку: - Америка по тебе плачет...

«Так вот кто дал мне эту кличку – Америка. Борька! Больше некому!», – мелькнуло в голове.
– А тебе какое дело? Завидуешь? – произнес он в ответ и с удовлетворением отметил, что на этот раз у него, у Пашки, ни один мускул на лице не дрогнул, отчего душа возликовала: «Получилось! Вот так бы каждый раз... воспринимать все его выходки с ледяным спокойствием!», – и он, не удостаивая своего сменщика взглядом, как и подобает крутому парню, смачно сплюнул сквозь зубы, ногой открыл дверь, с маху упал на низкий табурет.

Черт! Вроде бы все сделал правильно, только вот последнее движение не продумал: падают обычно в высокое мягкое кресло, а тут... Пашка сморщился от боли, поерзал на табурете, затем раскрыл книгу и от внезапно охватившего его смущения не сразу нашел в ней нужную страницу.
– Я те поулыбаюсь! – запоздало пробормотал юный «американец» в адрес ехидного Борьки и с удивлением обнаружил, что и сегодня в его душе бушует злость: опять этот Борода его достал.

Вообще-то, уже пора привыкнуть к его выходкам. Никогда этот прохиндей не простит ему того, что Зинка предпочла не его, а Пашку. Ведь с Бородой и поговорить-то не о чем. Он даже не знает, что был такой потрясающий американский писатель Майн Рид...

Избушка, где обитали сторожа, стояла на горе, рядом с фабрикой. С одной ее стороны, изгибаясь стальными лентами и изредка поблескивая рельсами в лучах заходящего солнца, убегала вдаль узкоколейка, с другой – стеной стоял потемневший к осени еловый лес, перед которым раскинулась большая поляна, где в течение дня паслась вся поселковая живность, а к вечеру, после нелегкого трудового дня, хозяева сгоняли сюда стреноженных лошадей. Эта привычка осталась еще с тех времен, когда поблизости от поселка работал Демидовский чугунолитейный завод, продукцию с которого на подводах отвозили на пристань реки Чусовой. Причем, лошади тогда были почти на каждом дворе.

Солнце нехотя закатилось за гору, и, словно сопротивляясь чьей-то воле, долго еще посылало лучи на нуждающуюся в тепле Землю. Но вот тени от деревьев исчезли, растворились в опустившихся на поляну сумерках. Пашка с открытой книгой в руках сидел за столом, а напротив него уже целый час кипел от возмущения не замечаемый хозяином чайник, который, то надувая в негодовании щеки, струйкой выпускал пар из длинного рожкового носа, то грозно пофыркивая, разбрызгивал в разные стороны кипящую воду, то совершенно выйдя из себя, крайне обиженный невниманием, в благородном гневе, словно от отчаяния, принимался бешено бренчать крышкой.

Но Пашки здесь не было. Он был там, в книге, и, сидя в седле, рысью скакал по прериям, лихо набрасывал лассо на горячего скакуна, припадал к ногам обворожительной дамы в белом и с трепетом, в душевном волнении, просил ее руки и сердца. Но вот появился опасный соперник. Он коварен и зол, он с беспощадностью убийцы преследует героя, прицеливается и... выпускает в свою жертву целую обойму. Пашка вздрогнул. Что это? Кто-то постучал в окно или это разыгралось воображение?

Оторвав, наконец, взгляд от страницы, он перевел его на подпрыгивающую крышку. Так вот в чем дело! Облегченно вздохнув, выключил плитку, но тут же нечаянно поглядел в окно. Боже... Оттуда на него взирала рожа свирепого убийцы! Отвратительная, продолговатая морда, показывая крупные, желтые зубы, словно отвечая на испуганный взгляд безусого мальчишки, с убийственной наглостью глядела на него своими холодными глазами и продолжала с чванливой презрительностью жевать жвачку, разевая при этом свой огромный рот, да так, что ковбойская соломенная шляпа буквально прыгала на макушке и едва не съезжала на лоб.

У Пашки волосы встали дыбом, по спине пробежала нервная дрожь. А его противник, невозмутимо и равнодушно посматривая вглубь сторожки, продолжал тупо стучать головой в окно. Тут Пашка вспомнил, наконец, о ружье и, преодолевая слабость в ногах, дотянулся до него, прицелился и выстрелил... в шляпу. Неотвязчивый субъект моментально среагировал – отпрянул от окна, и ночную тишину рассек удаляющийся конский топот.

Спустя некоторое время, pаспахнулась дверь, и в избушку зашел сменщик, он застал Пашку сидящим на полу рядом с разлетевшимся в разные стороны стеклом. «Ковбой» крепко прижимал к себе винтовку и неотрывно смотрел в окно.
– Ну, как? – над Пашкиным ухом вкрадчиво прозвучал крайне неприятный Борькин голос. Ехидно улыбаясь, оставив дверь открытой, Борода неторопливо, хитро посматривая на молодого парня, вывел из-за избушки свою старую лошадь, на загривке которой красовалось шикарное сомбреро.
– Хорошо я скопировал твоего… Майю Дриду? – ???

Соприкосновение

«Авось», привезет

В конце лета мы решили поехать за малиной на вырубки, которые тянутся вдоль Новой Сулемской дороги. Дорога грунтовая, выровненная и засыпанная в «рисковых» местах. Вдоль нее тянутся трубы заброшенного водовода, и кое-где возвышаются промежуточные станции, имеющие в настоящее время весьма непривлекательный вид. Впереди – крутой подъем в гору, где на вершине, за деревьями, виднеются остроконечные камни. Вот бы подняться на них!

Выходим из машины и устремляемся вперед. И вот мы уже на перевале, но никаких камней не находим. Дальше внизу лесистая долина и ... гора с каменной грядой на вершине. И до нее топать и топать. Что поделаешь – обман зрения. Угрюмо возвращаемся назад и решаем больше «не партизанить», а доехать сразу до места. Вся беда в том, что мы не знаем, как оно выглядит, это «место». Да, нами управляло русское «авось», оно сидело рядом в машине и с восторгом глядело по сторонам.

Вот мы проехали запрещающий знак, говорящий о том, что за ним начинается охранная зона Висимского заповедника, и погнали «на всех парусах» вперед. И дорога, прекрасно просматривающаяся на десятки километров, то опускаясь в долину, то, поднимаясь в гору, бессовестно манила нас все дальше и дальше.

Судьба отряда

Мы ехали в Большие Галашки. С этой деревней связаны не только мои детские грезы, но и, как оказалось, история демидовских заводов тоже. В свое время по Старой Сулемской дороге Никита и Акинфий Демидовы, а впоследствии и другие хозяева, Собакины-Яковлевы, возили на Чусовую чугун и железо для дальнейшей их отправки на стругах вниз по реке. Река Чусовая впадает в Сылву, Сылва – в Каму, Кама – в Волгу. Дальше при помощи бурлаков груз поднимался до Твери и оттуда по реке Тверце и Вышневолоцкому каналу направлялся к Новгороду, а затем к Петербургу.На Чусовой находилось несколько пристаней, и с каждого чугунолитейного завода к прибрежным селам были проложены дороги: с Невьянского – Сулемская, с Верхнетагильского – Старошайтанская и так далее. Начиная с весны и до поздней осени, по дорогам шли караваны лошадей, груженые чугуном и железом.

Но вот в 1774 году работа на заводах приостановилась, и на дорогах началось «шевеление» другого рода. В деревне Большие Галашки, являвшейся промежуточным пунктом между Невьянском и пристанью, располагался отряд правительственных войск, который в спешном порядке был отправлен на борьбу с пугачевским атаманом Белобородовым. Иван Белобородов, уроженец Кунгурского уезда, сын заводского крестьянина, солдат, рабочий порохового завода, в январе занял Билимбаевский завод графа Строганова, затем захватил ширяевский Нижнешайтанский и пошел на Уткинский завод, находившийся на одной из пристаней на реке Чусовой.

Получив порох и оружие из Нижнего Тагила, отряд выступил навстречу атаману Белобородову. По дороге им встретился служитель Невьянского завода и сообщил, что Уткинский завод окружен, и там идут бои. Собрали совет, послали еще за пушкой, и только встреча с верховым татарином, заявившим, что Шайтанский завод Яковлева еще не занят, побудила отряд продолжить путь.

Кстати, с Верхнетагильского чугунолитейного и железоделательного завода железо возили как раз на пристань Шайтанского завода... Так вот, на Шайтанском заводе им сказали, что пугачевцы отступили от Уткинского завода, и дорога туда еще свободна. Они вступили в Уткинский завод, и... попали в пекло. Заводы раньше строили, как крепости, с высоким забором и смотровыми вышками.

Известно, что, прежде чем атаковать, пугачевцы предложили отряду сдаться, но осажденные в «крепости» правительственные люди вместо ответа вынесли им на шесте «манифест Екатерины II» о повиновении. Такое поведение пугачевцы восприняли, как отказ склонить головы перед представителем Пугачева, «Петра II», как он себя именовал, и потому, после того, как они штурмом заняли завод, поступили «по-царски» - расправились с «гордыми» людьми. Дальнейшая судьба атамана Белобородова так же незавидна: еще до окончания крестьянской войны он был пленен Михельсоном под Казанью, высечен кнутом, затем отправлен в Москву и там казнен.

Понимающий Марин

Но вот мы перевалили через гору, и перед нами предстала безлесная долина, где на ветру колыхались пожелтевшие травы. Река Сулем, изящно изгибаясь и делая замысловатые повороты, безжалостно разрезала поле надвое. Но где же выход к воде? И мы запетляли по проулкам маленькой деревеньки, так не похожей на... Большие Галашки. Вот машина остановилась уже на окраине селения, рядом с ветвистыми соснами, облюбовавшими место на высоком берегу.

От стоявшего неподалеку дома к нам навстречу поспешил высокий статный мужчина. Мы разговорились. Как оказалось, это был заместитель директора Висимского заповедника по научной работе Юрий Федорович Марин. Он сразу же поинтересовался целью нашей поездки и, видимо, поняв, что мы никакие не «вредители лесов», да и убегать не собираемся, а наоборот, забрасываем его вопросами относительно истории здешних мест, сделался словоохотливым, хотя на протяжении всей беседы нами ощущалась настороженность с его стороны.

Он рассказал нам, показывая в сторону сосен, что там находится старинное кладбище, где на сегодня осталось всего несколько ухоженных могил, другие представляют собой холмики, поросшие травой; что там, посреди кладбища когда-то стояла сосна, потом под воздействием сильного ветра она упала, и по месту слома определили ее возраст. Ей было 400 лет! Что-то невероятное! Видимо, старожилы встречаются не только среди людей. И вот мы едем в ту сторону. Трава по пояс. И для того, чтобы сфотографироваться, необходимо взобраться на высокий пенек.

Теперь я поняла, почему создается впечатление, что нельзя подойти к реке. Да потому что к ней и на самом деле никто не подходит. Заповедник! И потому здесь вольно растут травы, которые могут достигать высоты необычайной. Но вот мы возвращаемся к машине, и Юрий Федорович предупреждающе рассказывает нам о том, что недавно какой-то грибник истоптал весь опытный участок. Такие участки отводятся на территории всего заповедника специально для наблюдения за окружающим миром и изучения природных процессов, происходящих без участия человека. Вся беда в том, что этот горе-собиратель забрался на тот самый клочок земли, где проводятся очень важные детальные исследования. Но, к счастью, такие случаи безалаберного отношения к природе очень редки. Как правило, все они должны фиксироваться органами внутренних дел, и на сегодня в заповеднике все спокойно. И на душе тоже. Даже тянет пофилософствовать.

Философия на колесах

Нечасто в жизни случаются ситуации, когда история и природа столь тесно соприкасаются друг с другом. А почему бы и нет? Например, эволюция. Разве это не процесс исторического развития всего живого на земле? И это не единственное общее поле деятельности названных наук: и там, и тут ученые уходят «в поле», при этом и те, и другие оберегают объекты своего изучения от... человека. От любителей «живой природы», с одной стороны, и от любителей исторических ценностей, с другой. Но, уйдя в поле и проводя там работы, они ведут исследования не только в разных направлениях, но и разными методами: историк заинтересован в том, чтобы все найденные предметы сохранились в первозданном виде, а для ученого, ведущего исследования на природных участках, наоборот, важны «процессы».

У природы есть лаборатория – заповедник, где собираются и фиксируются факты, выявляются закономерности, и там присутствие человека совсем необязательно. У истории в запасе целых две лаборатории, в одной из них изучают «недра земли» на предмет выявления продуктов жизнедеятельности древних племен, и где также желательно отсутствие людей; и вторая лаборатория под названием «театр жизни», где человеку отведена главенствующая роль.

Получается, что история человека и история природы, соприкоснувшись, на конечном этапе расходятся в разные стороны. Такое ощущение у нас возникает, когда мы сравниваем неизменность исторических экспонатов в музее и полную событиями жизнь насекомых где-то на опытной поляне. Исследуя вторую ситуацию, мы наблюдаем жизнь и человека, и животных, и растений во всей совокупности, но в разных лабораториях, то есть мы имеем перед собой «движение жизни». И, стало быть, впереди нас ждут те самые «процессы». Важно, чтобы человек, участвующий в них, не ощущал себя лишним, а боролся за место под солнцем,защищал свою правду, как это делали в свое время пугачевцы и правительственные люди.  

Об Юнии Алексеевиче Горбунове. Дело всей жизни

Верхнетагильская Павленковская библиотека совсем недавно отметила свое столетие. Однако не было бы никакого юбилея, если бы не один человек, который в свое время, обучаясь на журфаке в Уральском госуниверситете, не выбрал бы себе дипломную работу под названием «Язык и стиль публицистики Писарева». С головой погрузившись в эту тему, он обнаружил, что рядом с Писаревым постоянно упоминается фамилия его издателя Павленкова. Это его заинтересовало, он начал поиск, и... теперь мы имеем 337 Павленковских библиотек, в каждой из которых, независимо от того, Павленковская она или нет, обязательно знают все о Павленкове. А имя человека, поднявшего «павленковскую волну», Юний Алексеевич Горбунов. Сегодня он заведует отделом краеведения в журнале «Уральский следопыт» и ведет литературную деятельность.

Первые весточки

В студенческие годы он перерыл ворох документов, отыскивая факты не только из жизни Д. И. Писарева, но и Ф. Ф. Павленкова. Эти два человека были друзьями-соратниками. Может, еще и поэтому все публикации Дмитрия Ивановича Писарева печатались только в издательстве Павленкова. И когда Юний Алексеевич готовился к защите дипломной работы, какую бы книгу не взял в руки, всегда натыкался на это издательство.

Мало того, Флорентий Федорович был влюблен в старшую сестру Писарева, которая в дальнейшем стала его гражданской женой. Вполне может быть, что она являлась вдохновительницей всех его начинаний. Обо всем об этом Юний Алексеевич узнал позже из брошюрки, вышедшей небольшим тиражом. Там упоминалось и о завещании Павленкова, по которому львиная доля его капиталов и книг направлялась на создание 2000 бесплатных библиотек.

После окончания университета я работал в газете «Серовский рабочий», заведовал отделом культуры. Искал документы, касающиеся Павленкова, писал письма по указанному на них адресу. И, наконец-то пришел ответ... из Верхнего Тагила от директора историко-краеведческого музея Николая Ивановича Рябова. Мне, да и всему Павленковскому движению повезло, что письмо попало в руки этого неравнодушного человека. Мы долго переписывались с ним, затем с Лидией Антоновной Шириновской. С этого все и началось. Как заведующая библиотекой она многое сделала для того, чтобы вернуть библиотеке имя Павленкова. Она нашла в архиве имя первого библиотекаря, способствовала тому, чтобы на ее могиле поставили памятник, занималась просветительской деятельностью, проводила тематические вечера.

Дальше Юний Алексеевич сказал, что даже и не предполагал, что эта по сути дела рядовая библиотека как-то выделится из всех. А она стала для остальных примером, здесь показали, как нужно использовать исторические знания при организации работы с читателями. Позже, когда Ю.А. Горбунов перешел работать в журналы «Урал» и «Уральский следопыт», он организовал в них страничку «Краеведческий поиск». Стали откликаться из других библиотек. Оказалось, что вокруг очень много активных людей, которые подключились к поиску. В итоге сегодня об этих библиотеках знают все, и среди библиотечных работников звание Павленковской очень почетно. Иногда на конференциях можно услышать восклицания: «Ну почему у моей библиотеки нет статуса «Павленковской»?!»

Дорогой поиска

Ф. Ф. Павленков жил и издавал книги в Санкт-Петербурге. А родился он в Тамбове. Туда и отправился Ю.А. Горбунов, чтобы отыскать следы пребывания там знаменитого издателя. У здания тамбовского архива столкнулся он с… тогда еще никому не известным писателем А.И. Солженициным. Здание архива было закрыто на замок, и на двери была прикреплена бумажка с надписью: «Все ушли на заготовление веточного корма». Посмеиваясь над содержанием записки, они какое-то время потоптались у входа, затем нашли сторожа, который привел чиновника и... им выдали заказанные еще накануне документы.

А. И. Солженицын приезжал из Москвы, чтобы ознакомиться с документами по тамбовскому крестьянскому восстанию, которое ранее называлось кулацким. У него впереди были ГУЛаг, эмиграция, общественное признание, возвращение на Родину, а у Ю. А. Горбунова – всероссийская известность в связи с присвоением библиотекам имени Павленкова, которое он когда-то поднял из архива. В Тамбов он ездил из Серова, где продолжал работать в «Серовском рабочем». Но вскоре он стал спецкором по северным районам в газете «Уральский рабочий», затем пришел в журнал «Урал», далее – в «Уральский следопыт», где и работает в отделе краеведения до сих пор. Неоднократно ему предлагали стать редактором этого журнала, но он не соглашался в связи со всегдашней занятостью.

Вот и теперь он помимо своих непосредственных обязанностей выполняет еще кучу дополнительной работы: является координатором 15-томной серии книг «История в ликах городов», многие из которых уже увидели свет. Он автор биографического очерка о Ф.Ф. Павленкове, завершающего 40-томную серию «ЖЗЛ», изданную в Челябинске. Эта книга – вернейший социальный и психологический портрет Павленкова, человека, который как-то отметил, что история – это не более как свод биографий личностей, и поэтому всю жизнь занимался составлением этого «свода». Когда Юний Алексеевич только начинал поиск фактов, касающихся жизни Павленкова и его библиотек, он и не думал, что как раз это и станет делом всей его жизни.

Он вспоминает, как на одном из краеведческих собраний, еще до образования Общества уральских краеведов, он и группа таких же энтузиастов решили организовать «Клуб уральских библиофилов». Сегодня Юний Алексеевич не помнит, кто из них подал идею создания этого клуба, но то, что каждый из его соратников поочередно был в нем президентом – это точно. Их тогда называли «Клубом бородачей», потому что бороды были буквально у всех мужчин. Библиофилы занимаются поиском утраченных книг, собирают сведения о биографии автора, издательстве, самой книге, узнают, каким образом она попала к последнему владельцу. В общем, Юний Алексеевич занимался поиском книг, посланных в села по завещанию издателя, в рамках этого клуба и вне всяких рамок, возможными и невозможными путями он шел к признанию права на существование в нашей области и по всей России Павленковских библиотек.

И хотя сам он об этом скромно умалчивает, все библиотечные работники знают, что именно он является зачинателем этого дела. Он не сказал бы и о том, что несколько лет назад Демидовская Академия присвоила ему звание академика за проведенную им величайшую культурно-просветительскую работу.

О В. М. Слукине. Президент... общественных наук

Голос разума созвучен... сердцу

Профессора Архитектурной академии Всеволода Михайловича Слукина можно назвать счастливым человеком: что бы он ни задумал, все у него получается. Кто-то из читателей подумает: везунчик. Не совсем так. Это свойство характера – во что бы то ни стало отыскивать верные пути к цели. При этом каждый раз отправной точкой для него является приобретенный ранее опыт.

Выбор пути

Родился Всеволод в Свердловске в разгар сталинских репрессий. А за 30 лет до его рождения, в особняке его деда Дмитрия Никитича Плешкова, жившего на одной из центральных улиц города, во время разгона демонстрации 1905 года, появился кучерявый черноволосый молодой человек в очках. Его преследовала полиция, и дед Всеволода укрыл его у себя в доме. Впоследствии стало известно имя этого кучерявого очкарика -Яков Свердлов. Кто знает, что было бы с Яковым, да и с семьей Плешковых тоже, если бы Дмитрий Никитич принял тогда другое решение. Но он чисто по-человечески пожалел двадцатилетнего парня, не сдал его властям, иначе говоря, выбрал единственно верный для себя путь.

Точно так же на протяжении всей своей жизни поступает и Всеволод Михайлович. Он просто живет в ладу с собой. Так бывает, когда голос разума созвучен голосу сердца. Живя таким образом, он успел сделать очень многое: потрудился и в области науки, и культуры. И то и другое он делал с удовольствием.

В детстве, когда он бродил по богатым светом комнатам Харитонова-Расторгуевского дома, в его голове рождались буйные фантазии о существовании в этом дворце подземного хода, в котором можно было бы спрятать часть фамильных драгоценностей, или скрываться от преследователей. И он нашел-таки здесь подземелье! Они с друзьями спустились в земляной проем и, изредка прорывая себе дорогу, прошли по подземному ходу, который вел в сторону сквера. Никаких драгоценностей там не было, но само это мероприятие... дышало романтикой.

Именно это мироощущение и определило его дальнейшую судьбу: он поступил в Горный институт и теперь каждое лето мог уезжать на практику, где имел возможность... копать. Но после окончания института его судьба резко изменилась: в числе других выпускников его пригласили работать в Восточную Германию, где в те времена чувствовалась нехватка специалистов, потому что сами немцы, выучившись, уезжали на Запад. Вначале он работал на шахте, ходил по прорубленному тоннелю, как когда-то по подземному ходу, но... здесь не было той таинственности, той окрыляющей душу романтики. И он ушел работать в экспедицию, но там он долго не задержался: в его жизни появилось еще одно загадочное, и потому вызывающее интерес явление – блуждающие токи. И Всеволод Михайлович с головой окунулся в науку:
- Я решил попробовать себя в строительстве, тем более что задачу перед собой я видел. Дело в том, что по земле, по которой мы ходим, постоянно «проходят» блуждающие токи. Они перетекают на стальные конструкции, и этим опасны: в арматуре здания начинается процесс электролиза и железо начинает растворяться. Казалось бы, арматура находится в бетоне, и ей не грозит внешнее воздействие. Действительно, влага туда вряд ли проникнет, но блуждающие токи – обязательно.

И вот, вначале являясь инженером, затем заведующим лабораторией, руководителем группы в НИИ, он решил эту проблему, разработал систему ограничений электрокоррозийного воздействия блуждающих токов.

Крутой поворот  

Посчитав про себя, что в науке он сделал все, Всеволод Михайлович решил применить накопленные знания в другом любимом деле: он вернулся в своей привязанности к тем памятникам старины, которые до сих пор хранят тайны.

Отчасти это тайны его детства. Они живут не только в его юношеских воспоминаниях, хранятся в потаенных уголках памяти, но и... существуют на самом деле. То тут, то там в стенах старинных зданий случайно обнаруживали припрятанные ценные вещи, то есть нечто призрачное, романтичное, обретало, наконец, свои контуры, материализовывалось. На этом этапе романтика становилась научной, иными словами, была научно обоснована. Существование подземных ходов тоже можно научно обосновать.

И теперь Всеволод Михайлович, будучи профессором Архитектурной академии и кандидатом технических наук, не только читает лекции студентам, ведет практическую работу по сохранению зданий, но и откликается на приглашения к сотрудничеству, если дело касается подземелий.

Так, однажды, его группу пригласили в Александров, который находится в 100 км от Москвы в сторону Ярославля, с целью исследовать подземное пространство под башней, отведенной под реконструкцию. Известно, что в этом городе какое-то время проживал Иван Грозный, и вполне может быть, что он привез из Москвы свою знаменитую библиотеку. Это вносило в работу элемент романтики.

Эта научная романтика привела Всеволода Михайловича во многие города России: в Ростов Великий, Новгород, Вологду, Ярославль, Можайск, Тулу, Александров. Ездили они и ближе: в Екатеринбург, Верхотурье, Невьянск, Верхний Тагил, Нижний Тагил, Староуткинск, Верхнюю Салду, Сысерть. Помимо всего прочего его группа занималась исследованиями архитектурно-строительного наследия. В 1988 году в Средне-Уральском книжном издательстве вышла книга В.М. Слукина «Тайны уральских подземелий». Если учесть, что за плечами Всеволода Михайловича большая научная практика, то нет ничего удивительного в том, что и эти тайны раскрывались перед ним с легкостью.

Он всегда искал и находил любимые темы для научных работ. Приведу лишь некоторые: он «основал, теоретически разработал и внедрил в практику новое направление, связанное с применением современных инженерных технологий в исследованиях объектов историко-культурного наследия; разработал концепцию трехмерных охранных зон для наземных и подземных памятников архитектуры на исторических территориях городской застройки; обосновал и развил концепцию создания системы ранней диагностики и мониторинга технического состояния гидротехнических сооружений», в том числе плотин ( из автобиографии).
- И вот эта работа по плотинам может стать еще одним направлением моей деятельности. Диагностика известна, теперь нужно применить эти знания на практике, то есть необходимо ездить туда, где есть плотины, а для этого необходимо персоналу платить деньги. В последний раз нас приглашали в 1997-1998 годах в Верхний Тагил.

Работая над проблемой Верхнетагильской плотины, где из пруда одно время каким-то образом уходила вода, Всеволод Михайлович попутно обследовал приборами территорию вокруг Господского дома. Результаты были ошеломляющими: ходы от него направлены во все стороны света! Жаль, что это дело до конца довести не удалось. У входа в подвалы дома в настоящее время обвал. И разбирать его опасно. А что касается плотины, то ситуация была прояснена, и приняты меры по ликвидации утечки воды.

Президент... общественных наук  

В. М. Слукин является одним из основателей Общества уральских краеведов, и уже 15 лет в качестве Президента руководит его работой. Краеведов ежемесячно привечают в гостином зале Исторического музея Екатеринбурга, где они обсуждают различные спорные вопросы, делают заявки на открытия и получают исчерпывающие ответы от научных сотрудников всевозможных исследовательских и учебных учреждений. И ученые, и краеведы довольны друг другом. Первые – тем, что открываются новые факты, вторые – тем, что подтверждаются выдвинутые ими версии.

Так что эти встречи можно по праву назвать творческими, а профессора Слукина – организатором подобных мероприятий. Кроме того, В. М. Слукин – составитель и главный редактор литературно- краеведческого альманаха «Уральская старина», автор 80 очерков по краеведению, в соавторстве написал 15 научно-фантастических рассказов, один из авторов, член редколлегии и редакционного совета энциклопедии «Екатеринбург».

И вот совсем недавно, кроме имеющейся медали имени Н. К. Чупина, врученной за выдающуюся краеведческую деятельность, на его груди появилась еще одна награда: медаль имени основателей Екатеринбурга «Татищева и Геннина».

Кроме всего перечисленного, профессор Слукин пишет... стихи. И это неудивительно. Он обладает умом рационализатора, и... в нем живет душа романтика. Иными словами, этот человек очень гармоничен. Он понятен и близок и технарям, и поэтам, потому что и сам является и тем и другим: он состоит в Европейском научном обществе ПАКТ и является заслуженным работником культуры Российской Федерации.

Он вел паровоз в самое пекло

В тот день они занимались погрузкой вагонов. Управляя паровозом, он подтягивал платформы под экскаваторный ковш. Рядом с ним в кабине находился помощник, который ненароком взглянул на небо и в восхищении произнес: «Гляди-ка, какие масштабные учения проводит наш нарком Тимошенко. Самолеты строем летят, и что-то все бросают, бросают...». Не успел он договорить, как на их станцию, где стояло множество пассажирских и товарных составов, с неба посыпались бомбы.

Они упали на пол кабины и могли только слышать, что творится вокруг. Самолеты сделали четыре захода и улетели. Они огляделись: земля была изрыта снарядами, вагоны дымились и горели, казарма разрушена, а по путям по направлению к ним шел человек. Виталий не сразу его узнал: это был батальонный комиссар, который всем уже успел надоесть еще во время службы на Дальнем Востоке, потому что придирался буквально ко всему на свете. Он ворчал на ребят из-за того, что у кого-то верхняя пуговица на гимнастерке расстегнута, у кого-то воротничок неправильно пришит. Мало того, он мог часами держать солдат на вытяжку. А затем, после мнимой провинности еще неделю проходу не давал. Долбил и долбил, как дятел. Каждый раз на политзанятиях наступал его звездный час, оттого что он произносил пламенные речи, типа: «Пусть только попробуют сунуться сюда. Мы любого интервента вмиг расчихвостим».

Так вот. Подходит этот человек к паровозу. Виталий смотрит: по лицу вроде комиссар, а по виду – черт его знает. На ногах ботинки-обмотки, шинелька до колен и пилотка без звездочки. Соскочил Виталий с подножки, чтоб отрапортовать, а тот ему говорит: «Не надо, не надо. Ты ведь знаешь, что с воздуха в первую очередь по офицерам стреляют. Вдруг откуда-нибудь увидят». Не думал Виталий, что его командир, подобно паровозу, так быстро выпустит пар.

К началу войны Виталий Иванович Сафонов уже успел послужить на Дальнем Востоке и только к февралю 1941 года его, как техника железнодорожных войск, назначили старшим машинистом паровоза первого класса во Львов. Военная биография Виталия Сафонова только начиналась. Ему предстояло водить на передовую бронированный состав, в каждом вагоне которого размещалось по две гаубицы, стрелковое оружие и зенитные установки. Вначале на передовую уходила дрезина со специалистами, корректирующими огонь. Они подтягивали телефонный провод, делали пристрелочные выстрелы, а затем уже поезд начинал вести огонь из всех орудий.

Но однажды, откуда ни возьмись, появились немецкие танки и пошли вдоль железнодорожной линии, ведя прицельный огонь по паровозу, видимо, считая, что именно его надо уничтожить в первую очередь. Снаряд угодил в левую паровую машину, пришлось Виталию попотеть, приспосабливая технику к отходу фактически на одном цилиндре. Между тем, танки не отставали и продолжали стрелять по бронепоезду, который был на редкость уязвим из-за того, что не мог вести ответный огонь – угол прицела не позволял. Ведь если у танка башня разворачивается, то у гаубицы, установленной в бронепоезде, простора для разворота нет.

В другой раз несколько поездов попали в окружение. По обе стороны вдоль железнодорожных путей отступали толпы солдат. Вокруг кровь, копоть, паника. И солдаты идут, падают, ползут. У кого-то из них воинская часть разбита, кто-то оружие потерял... Виталий был свидетелем того, как один майор-пограничник со своим взводом организовывал бойцов, отбившихся от своих подразделений.

Ему было сложней: паровоз не бросишь, не потеряешь. Приходилось прорываться с боями. Задачи перед машинистами каждый раз ставились разные, но в основном им надлежало вести паровоз в самое пекло, вывозить оттуда раненых и доставлять на передовую боеприпасы. Поэтому в стане врага на них была объявлена «охота». В начале войны не прошло ни дня, чтобы немецкие самолеты не громили наши станции, особенно те, где заметили наличие составов с техникой и живой силой. А что уж говорить о санитарных поездах, доезжающих чуть ли не до первой линии обороны, чтобы вывести оттуда всех раненых. Для того чтобы не застрять надолго в поле из-за разрушений на путях, к составу прицепляли вагон с рельсами и шпалами и подсаживали на поезд рабочих, выполняющих ремонт, которые со своим делом справлялись очень быстро – со скоростью 5 км/час.

Как-то еще в начале войны в паровозе закончилась вода, и он встал. Что делать? Приказано искать источник водоснабжения. Виталий с помощником обшарили всю округу – ничего нигде нет: ни колодца, ни маленькой речушки, ни ручейка. Вдруг натыкаются на избушку, в которой жил дед. Они бросились к нему: «Батя, где можно взять воду?» Тот им отвечает: «Есть колодец, сынки, да только засыпан он телами. Эти изверги сцепляли людям руки колючей проволокой и живьем сбрасывали вниз головой в колодец». Рабочие с поезда быстро подвели пути (150 м), расчистили колодец, достали воду... При этом они подняли со дна 23 человеческих трупа, среди которых были даже дети.

Виталий Иванович умолкает, на его глазах появляются слезы. А мне очень жаль, что приходится заставлять этих, теперь уже пожилых, людей, вспоминая войну, вновь и вновь ворошить пережитое. Но я убеждаю себя, что их опыт и знания могут очень пригодиться будущим поколениям. И мы продолжаем. Виталий Иванович вспоминает, как однажды, когда поезд прибыл на передовую, и уже началась загрузка раненых в вагоны, со стороны наших войск из леса показалась конница. Немцы били по ним из пушек, стреляли из пулеметов и другого оружия... Наутро все поле было усеяно трупами людей и животных.

А в другой раз, когда на состав наступали «Тигры», один путеец, татарин по национальности, поднялся с гранатой в руке и бросился под гусеницы немецкого танка. И чтоб закончить этот тяжелый разговор, я спросила Виталия Ивановича о том, как и где он узнал о Победе. Он ответил, что это было в Германии. Они тогда только что привели состав на станцию. Услышали стрельбу, подумали, что что-то случилось. А это была победа! И без сомнения, радостный день!

Сафонов Виталий Иванович, 1915 года рождения, старший машинист паровоза 4-ой железнодорожной бригады. Участник всей войны. Награжден орденами Отечественной войны I степени, Красной Звезды, медалями.

Связь времен и поколений

Проза Елены Араповой

Притяжение

Это было в конце девяностых годов двадцатого века. Я бродила по улицам Перми, и кажется, не могла надышаться воздухом той старины, что меня окружала. О старине говорила и особая «купеческая» архитектура некоторых зданий, и изысканные линии фасадов соседствующих с ними строений. Причем, дом купца обязательно отличался от дома общественного деятеля, или художника, по логике вещей имеющего утонченный вкус. Дом купца всегда добротный, но незамысловато выложенный. У человека с художественным вкусом в композиции фасада преобладают стремящиеся ввысь колонны или причудливого вида окна.

Хотя известно, что некоторые купцы побогаче имели возможность строить себе шикарные дома и заказывали архитекторам проекты посложнее. Но в целом, между простецкими домами купцов и изящными строениями людей искусства, которые даже при покупке особняков выбирали жилища, соответствующие своим запросам, прослеживается какая- то связь, корни которой заложены в принадлежности человека к тому или иному социальному слою общества.

При этом не надо забывать, что все мы живем под солнцем, и между теми из нас, в ком живо разумное, доброе, вечное, и кто исповедует одни и те же идеалы, существует еще и межличностное притяжение. И в том, и другом случае, влечет нас всегда то, что близко душе, то, без чего мы не представляем себе жизни. Взять хотя бы Сергея Павловича Дягилева. Начиная с раннего детства, он тянулся к искусству. В данном случае совсем не важно, что в результате он не стал ни музыкантом, ни художником. В частности, вероятно потому, что он отличался чрезвычайной общительностью, в жизни он стал блестящим импресарио. Благодаря ему Европа узнала имена русских художников и исполнителей классического балета.

Поиски дома

Известно, что до 19 лет Сергей жил в Перми, в доме своего отца, Павла Дмитриевича Дягилева. Я не сразу нашла этот дом, спрашивала о нем у прохожих, уточняла адрес, потому что никак не могла поверить, что этот особняк находится в двух шагах от дома, где когда-то проживала моя семья. Я тоже имела счастье родиться в Перми, в городе, где в старинном его центре проживали знаменитые уральские фамилии. Лихорадочный 20-й век закружил в своем вихре и унес нашу семью с пермской земли.

Но позже я сюда вернулась и поселилась в более молодом районе города. Но архитектура древних строений всегда влекла к себе и вызывала во мне трепет. Оказывается, не зря. Возможно, мои предки в детстве бегали в том же дворе, что и Сережа Дягилев. Вот я подхожу к дому Дягилева, что по улице Сибирской, со стороны улицы Кирова.
Судя по фасадам, в конце 19 века в Перми обитали одни купцы и художники. Через строение от особняка Дягилевых стоит дом, некогда принадлежавший купцу Демидову. А с одной стороны моего родительского дома проживали когда-то живописцы вывесок и иконостасов Н. Борисов и А. Расин, с другой – снимала квартиру семья известного пермского художника И.И. Туранского. Все выдающиеся люди Перми немало сделали для города. Но именно о Дягилеве узнала вся Россия.

Начало

Что ни говори, именно начало жизни определяет будущее. У Дягилева жизнь начиналась в Перми, а точнее, в Бикбарде, где у его деда находились винные заводы. В 1879 году Сережу привезли в Пермь, в особняк Дягилевых, где царило искусство, постоянно звучала музыка, проводились литературные вечера. Сережа хорошо пел, и когда подрос, сам стал организовывать концерты и ставить спектакли вместе с друзьями. Пермская газета писала, что в те дни, когда шли концерты у Дягилевых, в городском театре было много свободных мест. А когда маленькая гостиная перестала вмещать всех желающих, зрелища были перенесены на сцену Благородного собрания.

В 1891 году Сергей окончил гимназию. Его ждал Петербург и мир искусств, который он научился с легкостью открывать людям. Именно об этом говорит барельеф на стене его родительского дома: статный мужчина одной рукой придерживает подрамники для картин, а другой приоткрывает занавес.  

Создание журнала

В Петербурге С.П. Дягилев сблизился с художниками-реалистами: с Коровиным, Нестеровым, Левитаном, Серовым. Однажды на выставке, состоявшейся в Европе, Дягилев разместил среди шикарных портретов полотна, показывающие жизнь простых людей. Публика, привыкшая к изысканной живописи, поначалу не поняла этих картин, мало того, была возмущена и растеряна. В этих картинах не было «сахарной пудры», мир в них был настолько реален и правдив, и это обстоятельство несколько отпугивало посетителей.
Критик Страхов даже заметил по поводу этих полотен: «Подворье прокаженных». Дягилев был не согласен, мало того, он настаивал, что картины талантливы. Но пресса молчала. И тогда он решился на создание своего журнала, в котором из 54-х страниц 50 – были иллюстрациями в цвете. Оставшиеся страницы – для критических статей. Дягилев не мог позволить невежам нелестно отзываться о талантливых работах художников. В этом проявляется та связь, которая возникает между людьми, понимающими друг друга с полуслова, в данном случае с полумазка. Сергей добился своего, журнал получил первую премию как шедевр полиграфии. А изнеженная публика поняла, наконец, что эти картины прекрасны и неповторимы, как неповторим в природе каждый миг соотношения света и тени.
И когда В.А. Серов в 1901 году написал портрет царя, и тот становится подписчиком названного журнала, то это обстоятельство не могло не воодушевить посетителей выставок, заставить их поглубже вглядеться в создаваемые реалистами картины.

Начались зарубежные поездки, благодаря которым Европа знакомилась с истинно жизнью русского народа. О художниках-реалистах узнавало все больше людей. Сборы с выставок шли на создание журнала. Дягилев считал, что журнал должен быть товаром, а заодно и показателем хорошего вкуса. Так оно и было. Каждая уважающая себя семья стремилась подписаться на журнал «Мир искусства». Журнал просуществовал до 1904 года.

А что же Дягилев? Куда теперь он направит свои силы? Его сердце всецело принадлежало искусству. И он становится устроителем балетных концертов, а это значит, что теперь он живет балетом и старается проникнуться проблемами известных исполнителей: Вацлава Нижинского, Тамары Красавиной, Анны Павловой. И первое, что я увидела, войдя в музей в доме Дягилева, были портреты вышеназванных артистов.  

Путешествие в детство

Я стою в прихожей дягилевского особняка. В дальнем углу – письменный стол и кресла, а вдоль стен развешаны фотографии, рассказывающие о жизни этой семьи. Вдруг почудилось: открывается дверь и вбегает подросток в белоснежной рубашке с пышным воротом. Глаза его сияют. Он энергично подвигает стул, приглашает присесть, сам садится за рояль. Его пальцы начинают бегать по клавишам, а звонкий голос несется ввысь. Звуки наполняют всю комнату, и мне очень хочется, чтобы это звуковое чудо продолжалось. Но мелодия прерывается. Я соображаю, что музыка доносилась из гостиной. Мне не терпится туда войти, ведь именно там проходили концерты маленького Сережи, а теперь слышится голос преподавателя.

Дело в том, что в этом здании сейчас находится гимназия, и только что закончился урок музыки. Я заглянула в столовую. Стол сервирован старинной позолоченной посудой. Такое ощущение, что хозяева этого дома поджидают гостей. Представилось: за окном послышалось цоканье копыт, прошумели колеса экипажа, и вот у дверей звенит колокольчик, возвещающий о прибытии приглашенных. Оказывается, это звонок с урока. В дверях показалась научный сотрудник музея Инна Борисовна Дектева, и мы входим с ней в гостиную.

Большая угловая комната наполнена дневным светом. У окна – старинный рояль. Я не могу отвести от него взгляда. Когда-то возле него стоял задорный подросток и, довольно поблескивая глазами, исполнял красивый романс. Напротив него стояли резные стулья, на которых восседали люди света. Они аплодировали и засыпали цветами выступающих «артистов», среди которых был и сын хозяина дома. Как же сложилась петербургская жизнь этого избалованного овациями юноши? 

Огонь, вода и медные трубы

В Перми Дягилев постоянно пребывал в атмосфере обожания, и поэтому ему очень трудно было «войти в струю» на новом месте жительства. Сергей познал в Перми, что такое «медные трубы», теперь в Петербурге ему предстояло узнать, как пройти «огонь и воду», что в переводе означает – набраться житейского опыта, которого, по мнению столичных жителей, провинциалам всегда не хватает. Видимо, отчасти поэтому художники скептически отнеслись к самоуверенности Дягилева, высмеивали его гусарство, чем несказанно его обижали. Дягилеву помог случай. Когда назначенный устроитель выставки не справился со своими обязанностями, ему на помощь пришел энергичный С.П. Дягилев, который устроил все в лучшем виде.

С тех пор художники были спокойны: там, где дело касалось организационных работ, Дягилеву не было равных. Как оказалось впоследствии, убеждать он тоже мог, и блестяще. Об этом говорит появление, по-сути, рекламного журнала «Мир искусств», в котором, кроме иллюстраций, печатались и критические статьи. А что за картина висит в гостиной дома Дягилевых? Я спросила об этом у Инны Борисовны. И она ответила: – Когда-то у Сергея Дягилева была коллекция гравюр, картин, икон, и самая любимая из них – «Ангел молитвы». Но, к сожалению, эта икона была увезена Сергеем Павловичем в Петербург и там затерялась. Наш современник Николай Зарубин по сохранившейся фотографии восстановил картину. Он заново написал полотно, и теперь оно украшает наш зал, является «Ангелом молитвы» нашей гимназии.

Кто знает, О чем просил у Ангела молодой Дягилев. Может быть, успеха? Жизнь предоставила ему всего в полном объеме. Как полагается талантливому человеку, он с достоинством прошел не только «огонь и воду», но и «медные трубы». В Перми было признание, В Петербурге – тоже. Несмотря на то, что икона была утеряна, он завоевал признательность не только тех, кого «рискнул» показать, но и всего русского народа, который не сразу, но прозрел. В результате – успех художников был и его успехом.

Магическая связь

Не хотелось уходить из гостиной. Инна Борисовна, видимо, почувствовав мое настроение, продолжала: – Музыка звучит здесь и сегодня, а именно: во время выступления приглашенных артистов и вокальной студии нашей гимназии. Этим мы продолжаем традиции 19 века. Эти вечера каждый раз бывают посвящены одному из певцов или композиторов классической музыки. В этом – связь времен, которая, к счастью, не прервалась.

И сегодня мы наблюдаем еще одну характерную связь, объединяющую родственные души. Это связь поколений, которая существует и поныне, несмотря на разную социальную принадлежность близких по духу людей. И купцы, и заводчики, и деловые люди, не говоря уже о художниках и музыкантах, издавна тянулись к искусству. Именно оно их объединяло под крышей театров, на концертах и в выставочных залах. Здесь находили друг друга единомышленники, зарождались будущие семьи.

Проследим эту связь на примере. Выходец из музыкальной семьи, художник Валентин Александрович Серов, в какой-то мере был обязан своей мировой известностью С.П. Дягилеву, бабушка которого была дочерью управляющего Невьянскими заводами, некогда принадлежащими Прокофию Демидову. А потомок П. Демидова, ученый-геолог А.И. Ефимов, скончавшийся в возрасте 93 лет в Москве, был еще и потомком В.А. Серова, поскольку его мать – двоюродная сестра известного художника. Таким образом, имя Дягилева связывает целую череду фамилий, по-своему прославившихся и принадлежащих к разным социальным слоям общества. Поистине тесен мир, и велика связь времен и поколений.  

Под шумок выбил стекло и... утек в сторону фронта

Проза Елены Араповой

Дело было в местечке близ польского города Калиша. Начальник разведки полка, капитан, натянув на лоб фуражку, накинул на плечо ремень планшета и сел за руль открытой трофейной машины. Рядом с ним расположился боец Иван Юрасов и, поправляя на голове шлем, только что обменянный «на время» у Васьки-танкиста, попробовал возразить по поводу поездки на передовую с помощью колесной техники: «Места здесь незнакомые. Как бы чего не вышло». Но капитан рявкнул: «Вперед!»- и машина рванула с места. Иван сидел на заднем сиденье. Беспокойство не покидало его. И тут... Сидящих спереди срезало одной очередью. Ивана точно какая-то внутренняя пружина подбросила вверх и вытолкнула из машины. Но прежде чем сигануть в кусты, он успел сдернуть с капитана планшет. Немцы погнались за ним на легком танке. Иван нырнул в прибрежные кусты, спрятал планшет, сбросил сапоги и погнал вперед. Но... С техникой, как и с судьбою, не поспоришь.

Его взяли. Привели в Калиш, избили, допросили, подозревая, что он разведчик, но он настаивал, что он танкист: «Не видишь, что ли, шлем на мне?» Немцы снова на всякий случай его избили и бросили в подвал. Но наутро повели себя иначе: стали уговаривать работать на них. В это время по дому, в котором они находились, ударили из «катюши», и немцы попрятались. Иван дождался следующего выстрела, «под шумок» выбил стекло и... «утек» в сторону фронта, туда, где пожаром полыхали зарницы «катюш».

Пришел к своим, но не в свою часть. И началось «хождение по мукам», по допросам. Он помнит чужие, что-то подозревающие лица, требовавшие оправданий и объяснений. Было обидно. Казалось, что он уже доказал своими поступками верность Родине и присяге, но вот, на тебе, не верят.

Сидя в заточении, он вспоминал, как когда-то в Керчи, во время вылазки, при сближении с противником, троих человек прикончил противотанковой гранатой, двоих застрелил, одного заколол во время схватки, иначе бы тот задушил его, затем вскочил на ноги, отбросил тело немца в сторону и побежал как очумелый обратно в расположение части. Что делать? Он остался один. Тут откуда-то выползает немец и наставляет на Ивана оружие: «Хенде хох, русиш!» Ухватился Иван за дуло автомата, отбросил противника в сторону, но уже в следующий момент они вновь бросились друг на друга. Не удержался разведчик и убил врага в поединке, а мог бы привести его к нашим под дулом автомата. Но... пришел «без языка». За это и был премирован... двадцатью сутками ареста, а немного позже – орденом Славы III степени.

«Эх, - вздохнул Иван, перевернулся на жестких нарах временной «тюрьмы» и провалился в сон. Ему снился английский танк «Валентайн», перископ в танке и сам он, Иван, запоминающий расположение немецких войск. Ага, это недавняя разведка, за которую меня орденом грозились наградить... Эх, хорош танк, легкий, подвижный, спрячешься в нем за зародом либо под крышей, в тени дома, и наблюдай себе в перископ. Раздался скрежет отворяемой двери, и чей-то голос произнес: «Вставай. Там какой-то Васька к тебе приехал. И не один. С ним майор».

Оказывается, это был тот самый Васька-танкист, с которым они накануне шапками поменялись, и шлем которого спас Ивана от смерти. Майор забрал Ивана «домой», предварительно отчитав «бдительных» работников «невидимого фронта». Добравшись до места, он заставил Ивана опустить отмороженные ноги в ведро со спиртом, после чего насильно влил в него стакан водки.

И Иван снова встал на ноги. Этими ногами дотопал до Одера. И даже переправился на другой берег. Туда, где уже который час ребята вели изнурительный бой. Кончались боеприпасы, и Иван получил приказ – доставить с другого берега снаряды. Он бросился к реке. А там, на понтонах навстречу двигались подводы. Но в них не было так нужных сейчас снарядов! Кроме того, по правилам, нельзя было ехать навстречу передвигающемуся транспорту. Что делать? Разведчик поднял над собой противотанковую гранату и крикнул что есть мочи: «А ну, все в сторону!» Ему уступили дорогу. И понеслась повозка через Одер, вначале в одну, а затем, уже груженая, в другую сторону. Ну, все, привез. Сейчас бы отдохнуть. Но разгоряченная кровь не сразу успокоилась.

В таком вот возбужденном состоянии и попался он на глаза штабному начальству, которое тут же поспешило опустить молодца на землю: поставили в караул у штаба полка. Вскоре начался ответный огонь противника, начальство юркнуло в укрытие, а Иван продолжал стоять на часах, подставляя свое тело под осколки рвущихся снарядов. На этом война для Ивана закончилась. Но нескончаема Слава. Все три ордена Славы нашли его уже после войны. ©Елена Арапова